К счастью, в подвале в нашем доме было проведено электричество, и я повернул выключатель, едва вступив в прохладную темноту. Чем-то неприятным пахнуло мне в лицо, и это была не сырость давно нештукатуренных стен, нет, это было что-то другое. Пройдя немного дальше, я заметил в углу коридора большое темное пятно. Ужас сжал мое сердце, когда я приблизился к нему - на полу чернела лужа крови. Я поднял глаза, осмотрелся и чуть не захлебнулся криком: чуть вдалеке, в углу, слева от меня, прислонившись к дальней стене одного из подвальных помещений, стоял доктор, который когда-то лечил мою жену. На его горле зияла огромная страшная рана. Остекленевшие полуприкрытые глаза с укоризной смотрели мне прямо в лицо. Не помня себя, я медленно побрел дальше. Шорох впереди, который я услышал секундой позже, не оставлял сомнений, что в подвале есть кто-то еще, кроме меня и доктора, и я, кажется, уже знал, кто это был. В следующем небольшом помещении, от входа в которое прямо до его центра по полу тянулась струйка крови, сидел Эдгар. Он находился в той же позе, в которой я застал его прошлой ночью над постелью его матери. Стоя на коленях, он склонился над бесформенной массой, вглядевшись в которую я увидел тоненькую смуглую женскую руку в сиреневых складках легкой материи, запачканной липкими темными пятнами. Эдгар повернулся ко мне, не вставая с колен. Его глаза… Боже мой, какие у него были глаза… Они не могли принадлежать человеку, не могли… Мальчик поднялся на ноги. Я вдруг вспомнил тот день почти восьмилетней давности, когда нашел его в саду с обезглавленным трупиком птицы в руках, с окровавленным ртом… Надо ли говорить, что в этот момент он весь с ног до головы был перепачкан кровью, которая стекала с его рук и губ на пол. Я содрогнулся, и тогда он, словно адская псина, издав какой-то звериный рык, бросился на меня, выставив вперед руки-когти, метя мне прямо в шею. Мгновением позже раздался сдавленный стон, напоминавший крик раненного волка, тело Эдгара на секунду напряглось, а затем обмякло, несколько раз содрогнулось в конвульсиях и начало медленно оседать на пол. Глаза его постепенно теряли блеск. Я отдернул руку. Нож, вошедший прямо в его сердце, с тихим треском разрываемых тканей вышел назад, тело Эдгара еще раз дернулось и безвольно рухнуло вниз. Я с ужасом глядел на маленького мальчика, лежащего у моих ног, перепачканного своей и чужой кровью. Я перешагнул через него и направился к Хенет. Надо ли говорить, что я уже ничем не мог ей помочь? Вдруг чуть поодаль я заметил странный серо-бежевый предмет, похожий на ящик; я подошел ближе и с удивлением обнаружил перед собой странного размера - слишком большой для ребенка, но слишком маленький для взрослого - каменный саркофаг, по-видимому, очень старый. На его крышке были выбиты какие-то письмена и непонятные знаки, напоминающие звезду и глаз, нарисованный внутри нее. В моем мозгу вдруг начали всплывать выпавшие из памяти фрагменты моего утреннего разговора с лежащей рядом девушкой в сиреневом платье… «… Саркофаг, в который нужно положить его тело… Он сейчас у меня… В обычном гробу его хоронить нельзя, это ничего не даст, только тот саркофаг… и закопать тело поглубже, чтобы никто его не нашел, пока не истлеют кости, иначе Зло может снова вырваться наружу. Знак на крышке саркофага не позволит этому произойти. Я привезу его к вам домой, надо только улучить момент, когда их не будет дома. Вы спрячете его в подвал, а потом убьете его, положите тело в саркофаг и отвезете в такое место, где его никто не найдет…». Рядом с саркофагом лежал мой старый молоток. Я вдруг заметил кусочки серо-бежевого камня на полу - видимо, Эдгар пытался разбить этим молотком крышку… Не отдавая себе отчета в собственных действиях, я вернулся к еще теплому телу мальчика, осторожно поднял его и положил в саркофаг. Все происходящее казалось мне нереальным. Я закрыл гроб крышкой и собирался было вынести его на улицу, чтобы исполнить дальнейшие предписания, хотя тогда я слабо мог себе представить, куда в столь поздний час я мог бы отвезти еще не остывший труп моего хоть и приемного, но сына в этом невообразимом, не бог весть откуда взявшемся ящике, но в этот момент в подвале вдруг погас свет. Я почувствовал, что от ужаса в и без того промозглой темноте у меня холодеет спина. Мне пришлось, оставив саркофаг на месте, направиться к лестнице, ведущей из подвала наверх. Я открыл дверь, и яркий свет, льющийся снаружи, больно резанул мне глаза. С той стороны двери стояла моя жена, с керосиновой лампой в руках. Очевидно, электричество отключили по всему дому, кроме подвала, куда оно было проведено отдельно. В тот же момент раздался страшный треск, и лишь секунду спустя я понял, что на улице снова бушует жуткая гроза. От неожиданности я выронил на пол нож, который машинально продолжал сжимать в руках всю дорогу наверх. Анна молча наклонилась и подняла его, поставив керосинку на пол рядом с собой. Она был похожа на призрак: высокая, бледная, исхудавшая, с впавшими щеками, с черно-синим кругами у глаз; ее одежда – кажется, ночная рубашка - обвивала костлявое изможденное тело, трепыхалась на ней, словно полотнище флага, развеваясь на холодном осеннем ветру – видимо, дверь на улицу была открыта - вместе с ее запачканными липкой кровью светлыми волосами. - Слава Богу, с тобой все в порядке… Я не успел договорить фразу. Удар ножом в грудь заставил меня оступиться – я почти упал, но сумел удержаться на ногах в то время, как моя жена замахнулась второй раз. «Эдгар! Что ты сделал с Эдгаром?» - не то прошипела, не то прорычала она. Уже не понимая, что происходит, движимый лишь животным инстинктом, я схватил ее за волосы, не дав ей нанести второй удар, и швырнул ее на пол. Падая, она зацепила ногой керосиновую лампу, ее длинная ночная рубашка и распущенные волосы моментально вспыхнули, Анна вскрикнула, оступилась и со страшным воплем, рухнула вниз по лестнице, увлекаемая потоком пламени прямо в черную пасть подвала. Я машинально захлопнул дверь и еще какое-то время недвижимо стоял около нее, вслушиваясь в крики жены. Огненные ручейки уже разбегались по дорожке, идущей от самой двери подвала на кухню, по сухим коврам, которыми были выстланы полы в доме, вдоль по коридору текли в дом. Времени на раздумья не было: острая боль в груди и хлюпанье чего-то теплого под рубашкой напомнили мне об ударе ножом в грудь. Я понимал, что мне следует выбираться из занимающегося пламенем дома как можно скорее, но силы уже покидали меня, и мне пришлось ползти на четвереньках, вдыхая стелившийся по полу удушливый дым, исходящий от горящих ковров; горячий ядовитый воздух обжигал легкие. Пока я с трудом полз наверх, весь первый этаж дома уже был охвачен огнем; пламя, вырвавшееся из открытого окна гостиной внизу, уже лизало снаружи стену дома около окна моего кабинета. Все также, на четвереньках, я добрался до спальни жены и распахнул окно. Единственным путем к спасению была водосточная труба, проходящая вдоль стены. Смогу ли я сделать это в моем состоянии? Я чувствовал, что истекаю кровью, но выбора у меня не было. С трудом я перелез через подоконник, вцепился мертвой хваткой в трубу и попытался осторожно спуститься по ней вниз, но тут силы покинули меня, глаза мои в одну секунду перестали видеть, руки разжались, и я рухнул вниз, подумав, что это, наверное, были последние мгновения моей жизни. А потом я очнулся в больнице. А спустя несколько месяцев я уехал. Уехал как можно дальше оттуда. Почему я рассказываю тебе все это? Ты думаешь, что я сумасшедший? Да-да, конечно же, ты так считаешь. Хотел бы и я думать, что все это бред… - Старик перевел дух. Было видно, как тяжело ему дается столь длинный рассказ. Лицо его подернулось испариной. - Почему я говорю тебе об этом сейчас? Вот, посмотри. – Старик протянул мне вчерашнюю газету. Сначала я не мог понять, в чем дело, но затем обнаружил внизу первой страницы небольшую заметку о начавшихся археологических раскопках в районе Д., в местах предполагаемого поселения древних племен. - Они найдут его… Найдут, и тогда Зло снова вернется в мир… И кто знает, чем это кончится на этот раз… Мне страшно, - прошептал старик. Я вижу, ты мне не веришь. Ты считаешь все это бредом выжившего из ума старого маразматика. – Я хотел было что-то сказать, но Хатчинсон знаком приказал мне молчать. – Я скоро умру. – Снова попытка вставить слово и снова жест, требующий тишины. – Я знаю это, не спорь со мной. Ты ведь многим мне обязан, Роберт, ты был мне почти как сын. Я давал тебе книги… Роберт, ради Бога, умоляю, ты ведь как-то связан с археологическими экспедициями… Выполни мою последнюю просьбу, иначе я никогда тебе этого не прощу. - В голосе старика появились требовательные и даже жестокие нотки. - Поезжай туда, Роберт, найди то место, где когда-то стоял мой дом… Найди саркофаг, увези его куда-нибудь подальше, чтобы никто, никто не нашел его. Поезжай, тогда ты сам убедишься, что я говорю тебе правду. Я расскажу тебе, как найти то место… И я поехал. Поехал, потому что наутро старику стало совсем плохо, он уже не мог подняться с кровати, куда мы переложили его вместе с горничной, и только оставаясь со мной с глазу на глаз, чуть не плача, снова и снова просил меня поехать в Д. на поиски саркофага. Да, я поехал - поехал, но опоздал: его нашли в день моего приезда. Когда я узнал об этой находке от одного из своих хороших знакомых – участников экспедиции – мне впервые за все время стало не по себе. Неужели хотя бы часть этой истории – правда? В тот же день гроб вскрыли. Я присутствовал при этом… Бог мой, я видел это! Видело то, что было в саркофаге… А к утру останки исчезли. В дневнике-то я могу написать об этом. Начальство упорно отказывалось комментировать произошедшее, всем присутствовавшим при вскрытии было строжайше приказано молчать, но от того же самого друга я слышал версию, что скелет, найденный в саркофаге, пропал, словно испарился, ночью, несмотря на то, что к находке была приставлена охрана. А еще я слышал, что один из охранников, дежуривший у вскрытого саркофага последним, наутро был найден на полу бездыханным. В недоумении, смешанном со страхом я вернулся домой. В тот день старик был еще жив, но чувствовал себя совсем неважно. Горничная постоянно навещала его, распространяя затем по дому слухи о том, что этот «неприятный старик, кажется, долго не протянет». Вечером накануне она зашла к нему, когда старик был в беспамятстве, прибралась в его заброшенной комнате, вымыла окна, оставив их на ночь открытыми, посчитав, что у старика жар, и свежий весенний воздух ему не помешает. А наутро Хатчинсона нашли мертвым около распахнутой двери в его квартиру. Полиция определила его смерть как несчастный случай: очевидно, старик почувствовал приближение смерти и одновременно, как это иногда бывает, неожиданный прилив сил, сумел добраться до своей инвалидной коляски, зачем-то собирался спуститься в ней вниз по лестнице, но сил у старика не хватило, он упал и сломал себе шею. Так гласила официальная версия. Так считали все вокруг. Кроме меня. Потому что я видел это. V Внезапный телефонный звонок заставил Глена Эпплтона подскочить на стуле. Он бросил тетрадку на стол и взглянул на часы. Третий час ночи! Чертыхаясь, он снял трубку. - Да? Что? Что?!! Да, еду. - Черт побери, Роберт Эшли был только что найден мертвым в своей палате! - Через пару минут Глен уже ехал к больнице на своем стареньком Саабе. В больнице, несмотря на поздний час, уже собрались несколько человек, не считая дежурного персонала. Около часа назад как раз одна из дежурных сестер нашла мистера Эшли лежащим на полу, окно в его палате было разбито. Врач установил, что смерть наступила в районе полуночи в результате какого-то сильного шока. Лечащий врач покойного предположил, что окно разбили мальчишки, которые могли кинуть в палату с улицы какой-нибудь булыжник, чем до смерти напугали и без того дрожащего последние пару дней от страха выжившего из ума пациента. Но Глен был уверен, что никакого булыжника в палате не было. Он попросил присутствующих покинуть палату в ожидание врача и полиции, которая, почему-то задерживалась, и тщательно обыскав всю комнатушку, подтвердил свои предположения. Он подошел к окну. Часть осколков стекла торчала из рамы, часть валялась рядом на полу. Эпплтон уже понял, что показалось ему на первый взгляд таким странным. Ни на одном из осколков не было и следа нарисованного мелом символа звезды в круге. Он вышел в коридор и поинтересовался у любопытных дежурных сестер, убирался ли кто-нибудь из них вчера или сегодня в комнате Эшли. Так и есть, одна из ночных сиделок призналась, что за пару часов до смерти пациента проводила уборку в его палате, вымыв при этом, по ее словам, «изрисованные какими-то закорючками» оконные стекла. Глен вдруг почувствовал тянущее чувство холода в желудке, но тут же отбросил пришедшую ему в голову мысль. Нет, в самом деле, не собирается же он верить во всю эту чепуху! Вскоре приехала полиция, и помощь Глена, да и большинства остальных врачей, не дежуривших в эту ночь в больнице, оказалась не нужна. Всю ночь молодой человек не мог заснуть. Лишь под утро, проворочавшись в своей постели часов до шести, его сознание ненадолго отключилось. Ему снились серые каменные ящики с вырезанными на них письменами, пожар в больнице, огромный ворон, неодобрительно качавший иссиня-черной головой прямо с ветки дерева у его окна. Проснувшись наутро, он уже знал, что он будет сегодня делать и куда пойдет. Сегодня была не его смена, значит, он может посвятить день самому себе. Но для начала Эпплтон еще раз, теперь уже более внимательно перечитал страницы дневника Эшли. Боясь признаться в этом самому себе, молодой человек вдруг понял, что ему страшно, хотя сам не знал, почему. – Я должен пойти в музей, - твердил он сам себе. – Я увижу, что саркофаг, найденный при раскопках около Д., вовсе не такой, каким его описывают выжившие из ума Хатчинсон с Эшли, увижу – и забуду об этой дурацкой истории навсегда. Молодой человек наспех оделся, позавтракал, спустился во двор за утренней газетой, вернулся в квартиру, швырнул газету на стол и уже собирался было уйти, когда взгляд его упал на напечатанный большими буквами на первой полосе заголовок: «Смерть в Британском музее». В статье говорилось о том, что некая мисс Дженнифер Хейз, одна из смотрительниц Египетского зала Британского музея, была прошлой ночью найдена мертвой возле одной из витрин, в которой был выставлен древний египетский саркофаг, крышка которого в эту ночь, словно отбойным молотком, была расколота на несколько частей. Далее речь шла о происхождении самого саркофага, о том, какой неожиданностью явилась эта находка, открывшаяся ученым в самом сердце современной Англии, и какие же вандалы посмели уничтожить такую реликвию, не остановившись даже перед убийством ни в чем не повинной девушки… Дальше читать Эпплтон не стал. Он выскочил на улицу, на ходу застегивая пиджак, сел в свой Сааб и помчался к Британскому музею. Ничто в музее не говорило о том, что произошло в нем ночью. Лишь сам новый Египетский зал был закрыт, а экспонаты из него перенесены в старый. Вместо разбитого саркофага в старом зале была выставлена его фотография. Глен подошел ближе. Он знал, что он увидит на фотографии злосчастной крышки, которая сегодня ночью стараниями неизвестных сил перестала существовать. Звезда в круге… Глаз… Таинственные письмена… Разумеется, он уже видел это. Печать, десятилетия – а до этого и тысячелетия – сдерживающая поток рвущегося на свободу вечного зла, была уничтожена… Глену стало не по себе. Он поднял голову и обвел зал взглядом: десятки смеющихся, ни о чем не подозревающих людей… Машинально, как заведенный, он вышел на улицу, было уже около полудня, яркое весеннее солнце слепило глаза. Сотни людей вокруг, сотни снующих туда-сюда машин… Никому пока еще не было дела до произошедшего сегодня ночью… Солнце… Тьма… Древняя печать уничтожена… И самое страшное – Глен знал, что ему известно слишком многое, но ничего не мог поделать. Все так же машинально он открыл дверь своего автомобиля, сел за руль, повернул ключ… Куда он ехал, он и сам не знал. И не знал, сколько времени прошло, когда он, словно очнувшись ото сна, обнаружил себя летящим с бешеной скоростью по незнакомой ему пустынной дороге. Солнце… Тьма… Тень… Огромная тень накрыла его автомобиль. Гигантская птица, словно рухнув с небес, ударилась о лобовое стекло автомобиля. Глен не успел свернуть, не успел притормозить, он даже не успел ни о чем подумать. Последнее, что он увидел в своей жизни, был черный высохший ствол старого дерева на обочине дороги. Ворон сидел в его ветвях и молча наблюдал за происходящим.
|
